Каллисто - Страница 90

Что касается Широкова и Синяева, то их нетерпение имело другую причину. Они оба покинули Землю, желая увидеть и узнать другую планету, и всеми силами души стремились к ней. Три года, которые они должны были провести на Каллисто, были их целью, ради достижения которой они терпеливо переносили годы пути.

И нельзя было забывать, что если для каллистян заканчивающийся межзвездный рейс был последним в их жизни (трудно было предполагать, что кто-нибудь из них решится еще раз лететь на Землю), то для двух людей он был только первым. Им предстояло в будущем еще одиннадцать земных лет провести на звездолете.

У Широкова и Синяева в последний год резко возросла тоска по Земле. До сих пор они бессознательно обманывали себя мыслями о Каллисто. Теперь, когда полет заканчивался, перед ними все яснее вставала картина обратного пути к Земле. Нетерпеливо ожидая финиша, они, возможно не сознавая этого, стремились уже не к тому, чтобы приблизить день прилета на Каллисто, а другой день — когда звездолет унесет их на Родину.

Им так же этот последний год казался нескончаемым, но, когда он подошел к концу, они с удивлением убедились, что он прошел очень быстро.

Давно уже были включены двигатели. Теперь они работали на торможение, уменьшая скорость корабля на десять метров в секунду.

Переход от невесомого состояния к повышенной тяжести был более ощутимым и более болезненным, чем в первый раз, когда этот процесс происходил в обратную сторону — от тяжести к отсутствию веса. Уже не полторы недели, а почти два месяца экипаж корабля вынужден был провести в постели. Искусственный сон на этот раз не прошел бесследно: люди чувствовали себя после него плохо и только спустя несколько дней, благодаря энергичным мерам Синьга, пришли в нормальное состояние. Это объяснялось тем, что организм, и в частности сердце, привык работать в условиях невесомости и внезапная тяжесть в сочетании со ставшей ощутимой повышенной массой была очень тяжелой нагрузкой.

К моменту, когда люди встали с постели, звездолет уже замедлил скорость до двухсот двадцати тысяч километров в секунду, и его масса, а также масса всего, что на нем находилось, была только в полтора раза больше нормальной.

Теперь корабль летел как бы в другую сторону. При отлете с Земли весь первый год относительное направление его полета было вверх. Солнце все время находилось внизу.

Затем направление вообще не существовало для экипажа. А теперь сила тяжести была направлена в сторону Рельоса, и звездолет, как казалось, летел прямо вниз. Чтобы видеть Солнце, Синяеву приходилось направлять свой телескоп в зенит.

Люди опять привыкли ходить по полу, подниматься и спускаться по лестницам, пользоваться столами и креслами, ложась в постель, чувствовать, как она прогибается от тяжести тела.

Но переход к обычным условиям не сразу проник в сознание. Многие члены экипажа долго не могли привыкнуть соразмерять свои движения с той автоматичностью, которая свойственна людям на Земле и на Каллисто. Синяеву пришлось даже несколько дней пролежать, так как, спускаясь, он забыл о лестнице и сильно расшибся, упав со значительной высоты.

— Не огорчайтесь! — шутил Синьг, оказывая ему первую помощь. — Когда мы летели к Земле, трое из нас пострадали так же, как вы.

— В два раза меньший процент, — морщась от боли, но невольно улыбаясь, ответил Синяев. — Нас двое, а вас двенадцать.

Настал, наконец, день, когда Диегонь, собрав в центральном посту весь экипаж, торжественно объявил, что звездолет вступил в пределы планетной системы Рельоса.

— Через четыреста восемьдесят часов мы будем на Каллисто, — сказал он.

Можно себе представить, какой радостью отозвались эти слова в сердцах каллистян. Их черные лица осветились словно внутренним светом. Даже всегда невозмутимый Мьеньонь заметно повеселел.

Широков и Синяев от всей души поздравили своих дорогих друзей.

Дни стали идти гораздо быстрее.

Разговоры не умолкали, но если раньше они велись о Каллисто вообще, то теперь стали носить личный характер. Каллистяне говорили о своих близких, о планах своей дальнейшей жизни и на время потеряли со своими гостями общий язык.

Широков и Синяев, понимая их состояние, не обижались.

Экипаж звездолета мог уже видеть Каллисто. Она казалась в телескоп крохотной звездочкой, но каждый из каллистян способен был часами смотреть на нее.

Планета заметно приближалась. С каждым днем она становилась ярче (разумеется, только в телескоп). Вскоре можно было различить, что она видна в виде узкого серпа. Рядом с ней появились светлые точки обоих спутников, обеих «лун» Каллисто.

На четвертый день после памятного всем сообщения Диегоня командир корабля снова попросил собраться в центральном посту.

Погас свет, раскрылись экраны, и знакомая, привычная картина звездного мира окружила корабль. Только снизу она была теперь закрыта плоскостью пола.

Все было как всегда за эти годы, но что-то было не так, что-то изменилось, и собравшиеся в центральном посту не сразу поняли, в чем именно заключалась перемена.

Центральный пост был освещен извне!

Не было той черной темноты, которая всегда наступала, когда тушили свет. Люди видели друг друга.

— Рельос! — дрогнувшим голосом сказал Вьеньянь, но, как ни тихо произнес он это слово, его услышали все.

Сквозь нижний, у самого пола находившийся экран проникал слабый еще, но ясно видимый свет Сириуса — Рельоса. Он казался еще огромной звездой, но его лучи достигали отдаленных границ системы, где сейчас находился корабль.